Лаковый «икарус»  - Владимир Шапко

Утром за завтраком Кропин не стал рассказывать Якову Ивановичу про свой сон – ничего, кроме насмешек и подковырок, от него не услышал бы в ответ. И простился даже с ним холодновато. На немалое его удивление.

Когда спускался по лестнице, на площадке между этажами увидел необычайно белого, очень чистенького пудель-ка. С будто надетыми на лапки гольфиками… Смурное настроение разом исчезло. Мгновенно вспомнился Глинчин. Бедный Павел Андреевич… Хотя в отличие от его вредного Дина, этот кобелек казался добрым – сразу подошел и обнюхал штанину Кропина… Более того, стал спускаться с Дмитрием Алексеевичем вниз. Старался даже деликатно в ногу…

– Чей же ты такой ласковый будешь? – спросил у него Кропин во дворе.

Ответа в немигающих бусинках пуделька не нашел… Он был словно из продолжившегося сна Кропина. Из новой, светлой его части. Чьим-то добрым посланником… Может быть, Павла Андреевича?..

Первый Заместитель Главного Редактора Кусков отсутствовал. Поэтому пылинки со своего автора редакционные сдували сами. Со всех сторон заговаривали его пятью трепетными голосками. Даже Зелинский, сняв очки, скрежетал на манер застарелого бройлера, который думает, что вот-вот, прямо сейчас снесет яйцо. Обихаживаемый – плотный мужчина за пятьдесят – недовольно хмурился, выслушивая все объяснения. Был он с короткой, торчащей вверх стрижкой. С этаким стрижаком. Будто разом – в один удар – рубанутый на чурбане острейшим топором. Заплывшая шея его то багровела, то принимала розовый цвет. Значит, как я понял, завтра все будет готово? Так? Так, так! Не сомневайтесь, Леонид Мартынович! Завтра – абсолютно точно! Стрижак пошел к двери. Даже не попрощавшись. Редакционные усаживались за столы. С самоуважением банщиков. Хорошо поработавших с паром. Серов собирал свои бумаги. Он – невольный свидетель. С ним – уже расправились. Собирал в сторонке. Специальный пустой столик для этого имелся. Стоял у самой двери. Так сказать, удобно на выходе. Серов копался с серьезным рабочим ожиданием торгаша в своем магазине. В абсолютно пустом. Где-нибудь на Западе. Который перебирает и перебирает там чего-то на прилавке. Ожидая покупателей. Ожидая, что у него что-нибудь купят в конце концов.

Открылась дверь и вошел парень лет двадцати. О! – закричали сотрудники, все как один. Легок на помине! К вам, Серов, к вам! Ваш почитатель! Парень уже тряс руку Серову, как родному, как родственнику, как не виденному много лет. Гавунович! Гавунович! Бормотал без остановки. Очень рад с вами познакомиться, Сергей Дмитриевич! Очень рад! (Откуда отчество узнал? Что за Гавунович такой? Фамилия, что ли, у него такая?!) Серов невольно пятился, оглядываясь на сотрудников. Парень тряс руку, не отпускал. Гавунович! Гавунович! Игорь! На Игоре Гавуновиче был старомодный, довоенный еще, с четкими плечами, пиджак. Белый большой отложной воротник рубашки по плечам – как раскрытая книга, по меньшей мере: читайте! ничего не скрываю! Явно деревенский парень с лопнувшей, как овощ, улыбкой на лице. Вдобавок чуб – что тебе колхоз спелый! Графоман? Сельский? В Москве? Однако с такой фамилией-то! Кого вы мне подсунули? Серов все оборачивался к редакционным. А те, как в милиции, как организаторы всей этой радостной встречи (ведь два брата встретились! два родных брата! после стольких лет!) – откровенно уже, без стеснения ржали. Даже у Зелинского – небывалое дело! – нижняя челюсть от смеха оступалась, хлопалась. Подобно большой поломанной неостановимой игре! (Вот дела-а!) Серов не знал, что ему делать. Как быть с Гавуновичем. (Странная фамилия, не правда ли?) Однако парень сам подскочил к столу Зелинского, схватил там какие-то бумаги. Начал совать их Серову. Вот, вот. Моя рецензия на вашу последнюю повесть. В отличие от прочих рецензий – она положительная. Резко положительная! Серова со всеми бумагами уводил к двери. (Под продолжительный гогот редакционных.) Нам нужно с вами поговорить. Сейчас же. Немедленно! (Га-га-га!) Дверь захлопнулась. Цирк закончился. После ухода этих двоих опять потянулся нескончаемый, обрыдлый будень. Даже у нового сотрудника, перебежавшего из соседнего журнала, скосившийся рот сопел, как драная рыжая щетка пылесоса. Лишь очочки Зелинского опять заполнились словно бы слёзками. Опять заполнились дрожливенькой как бы работцей. Челюсть была высоко поджата. Точно подвязана на покойнике. И никакой вам теперь большой игры! (Челюстью.)

В забегаловке, одинокий, грустный, стоял с бутылкой пива Пузырь, явно потеряв своего друга, Лаптя. Но заулыбался во весь рот, когда тот появился в пивнушке и заспешил к нему, невредимый. Друзья обнялись… Может, вы выпить хотите? А? Сергей Дмитриевич? – спросил Гавунович. Они стояли перед таким же столом, что и Пузырь с Лаптем. Перед Мраморным Столом Советской Забегаловки. В тройной порции пельменей перед Гавуновичем было что-то от свиного поголовья. От белого стада одинаковых свинюшек. Он его вдобавок поливал сметаной из стакана. Серов не ел. Ничего не ел. Отказался. Может, пива? А может, по бокалу шампанского? За встречу? За знакомство? А? Пожалуй. Серов полез за деньгами. Нет, нет! Что вы! Я – возьму! Гавунович побежал. Буфетчица, когда открывала под стойкой бутылку с шампанским, от напряжения выпустила и прикусила нижнюю губу (губку), как цветочек… Но все обошлось – открыла бутылку. И красный «цветочек» ее расправился-распустился. Налила полно два бокала. Гавунович прибежал. Вот – холодное и из свежей бутылки. Как человек, явно не пьющий, свой бокал поднял очень серьезно, ни в коей мере не посягая на традицию. Ну, Сергей Дмитриевич, ваше здоровье! За знакомство! Неуверенно, неумело ткнул в бокал Серова. Как бы чокнулся. Глотнул. Задохнулся на миг. Ух ты, как шибает! Махался ручкой у рта, как женщина. Принялся скорее закусывать. Серов вяло отцедил. Серов, если можно так выразиться, только пригубил. Парень ел и говорил без остановки. Со сметанным белым ртом сразу стал походить на какого-то мукомола, погибающего от муки. Говорил быстро. Как давал тремоло. Я сам понимаю, что фамилия моя – никуда. Гавунович! Но у нас полдеревни Гавуновичи. И ничего. Никто не умер от этого. Я ведь из сельских, Сергей Дмитриевич. Из деревни. Из простой белорусской деревни. Отец и мать простые колхозники. Как медалист, по отдельному конкурсу прошел в МГУ. На филологический. Филолог. Это вторая моя практика. В журналы нас направляют. И вот попал на вашу вещь, Сергей Дмитриевич. И очень рад этому. У вас есть свое слово. Незаемное. Вот что самое главное. Вы почитайте дома, что я написал в рецензии! почитайте! Я все там сказал! Мне нравится, что вы пишете просто, но, повторяю, незаемными словами. Находите их. Или они к вам сами приходят? Эта ваша собака, бегущая прямо-боком-наперед – просто замечательно! Водопад в Африке. Как белая раздевающаяся женщина. Африканские люди деревни – длинноногие и длиннорукие, как муравьи. Всё это нужно увидеть своими глазами, услышать, прочувствовать. Человек с двумя тяжеленными чемоданами на вокзале, тащащий их под присмотром жены – жестоковыйный, как мандолина. Разве забудешь? И такое письмо у вас повсюду. На каждой странице. У вас дар божий на свои слова, Сергей Дмитриевич. И им нужно дорожить. Понимаете, метафора…

В одиночестве облокотилась на мрамор столика высокая женщина с бутылкой газировки. Худобой своей походила на переломленную пополам соломину. На которую надели коротковатое летнее платье. Переломленную над остывающим, наполненным пузыриками стаканом. Как раз для Пузыря и Лаптя она была. Казалось, ее можно было переломить еще круче. Сделать из нее прямой угол. По разумению Серова, ее нужно было срочно поставить к Пузырю и Лаптю. Только к ним одним. Однако те не обращали внимания на скучающую подругу. По-видимому, давно уже не нуждались ни в каких Соломинах. Сюжет сказки на новый лад пропадал. Лапоть ржал от этого откровенно. (Нас не достанешь, Соломина! Не-ет!) Желтые зубы его напоминали порушенные баррикады. У Пузыря же склероз на щеках горел хитроумно, запутанно. Прочесть – не специалисту – невозможно. Горлышко бутылки он ловил скользкой кобыльей губой, как фаготист. Серов улыбался. Серов, однако, отвлекся. А Гавунович говорил и говорил. Серов спросил у него, у него, всезнающего, что такое филология. Вообще – что это такое? Фи-ло-ло-гия? А? Игорь Иванович? Гавунович растерялся. Огородно-бахчиевая улыбка его на лице неуверенно лопалась: шутка? Или всерьез спросил? Ну, вообще-то филология – это совокупность наук. Изучающих духовную культуру народа. Выраженную в литературном творчестве и языке. Во! – тут же поднял палец Серов. И в языке! Так давайте и говорить о языке. Только о языке. (О чем же еще говорить с филологом?) Есть совершенно гениальные слова. Игорь Иванович! Предложения целые, фразы. К примеру: «Веди меня, веди, туалетный работник».